Очень
тяжело начать говорить о том, как я
осталась без ребёнка. Сначала, наверное,
надо рассказать о том, как мне достался
ребёнок, и только потом, как я лишилась
этого ребёнка. Я работала в детском доме
«Зиемели» с 2002 года, и, одна девочка,
довольно трудный ребёнок, – понемногу
стала ко мне привязываться, начала
называть меня мамой, и это закончилось
тем, что я в Сиротском суде оформила
опекунство, и в возрасте неполных пяти
лет этот ребёнок остался у меня.
Ситуация
была такова, что мы переехали в мой
родной городок, я купила в кредит
квартиру, и тогда выяснилось, что я не
могу получить работу ни по своей
специальности, ни хотя бы такую работу,
чтобы выплачивать наш кредит. Кредит я
взяла только ради ребёнка. Одна я могла
бы жить в любой комнатушке, но ребёнку
нужна была квартира. В результате в 2007
году мы были вынуждены уехать в
Великобританию.
Детдомовец
всё же остаётся детдомовцем. У таких
детей свои особенности поведения, своё
особое восприятие мира. Ей было трудно
привыкнуть к семье, как таковой. Она
была ребёнком коллективистом – ей
нравилось, когда вся группа кушала
вместе, когда вся группа вместе играла.
И со временем у нас начались проблемы.
Рядом
жила соседка англичанка, у которой на
тот момент было изъято двое детей, и моя
девочка с ней очень сдружилась. Эта
женщина сидела на балконе с попугаем
на плече и тремя кошками, которые лежали
у её ног, и было бы странно, если бы мой
общительный и очень разговорчивый
ребёнок с ней не познакомился. Они
познакомились, подружились, и женщина
за счёт моего ребёнка компенсировала
свои нерастраченные материнские чувства,
поскольку её дети были у неё отняты. И
я была согласна со всем происходящим,
поскольку мне было жаль эту женщину и
я понимала, что происходит.
В
один прекрасный момент к этой женщине
заявилась полиция, так как она жаловалась
на своего бывшего бойфренда, который
не оставлял её в покое. И в тот момент,
когда пришла полиция, там находился мой
ребёнок. Полиция начала интересоваться
– что это за ребёнок, почему он там
находится, как его зовут, и им показалось
крайне важным и подозрительным, что эта
женщина не могла назвать фамилии ребёнка
или фамилию матери ребёнка. Позже, когда
дело уже начали рассматривать, все
англичане ужасно мучились, как с моей
латышской фамилией, так и с типично
русской фамилией моего ребёнка. Ни один
английский чиновник не был способен ни
выговорить, ни написать наши фамилии.
Что хотела тогда полиция от этой бедной
женщины, моей соседки, я не понимаю? Но
то, что эта женщина не могла назвать
наши фамилии, было повернуто таким
образом, что, якобы, ребёнок был
безответственно оставлен у чужого
человека, где он мог быть подвергнут
риску и опасности. Мне позвонила соц.
работник Сью Аллен, которая работала в
школе, где на тот момент училась моя
дочка в Англии и сказала, что очень
плохо, что мой ребёнок ходит в гости к
этой женщине, нашей соседке, и что больше
её туда пускать нельзя. Я восприняла
это серьёзно. Я нашла другие возможности
присмотра за ребёнком, когда мне нужно
было отлучиться на работу в субботу или
воскресенье. Конечно, я сказала обо всём
этом соседке и своей дочке. Они обе очень
рассердились, ведь они уже сдружились,
и соседка давала дочке играть своими
детскими игрушками, и возиться со своими
животными, и они вместе смотрели семейные
фильмы. Они обе были очень несчастны и
рассержены. И неизвестно почему, но эта
злость была направлена не в адрес
виновных, а в мой адрес, как будто это
была моя вина, что они больше не смогут
встречаться. И они обе начали искать
способы, как меня обвинить. В свою
очередь, когда всё закончилось и я
получила бумаги по нашему делу, то
поняла, что то, что я изначально послушала
соц. работника и не пускала мою девочку
к соседке, не имело никакого значения.
Дело всё равно было передано дальше, и
всё было направлено на изъятие ребёнка,
даже без какой-либо проверки – по поводу
выполнения или невыполнения их указаний.
Просто-напросто колесо завертелось.
Мне
всё время говорилось, что ребёнок сам
пошёл в школе к соц. работнику и рассказал
об ужасах нашей семейной жизни, и это,
конечно, стало огромным камнем преткновения
между мной и ребёнком, я, конечно, была
жутко обижена.
-
Сколько на тот момент было ребёнку?
-
10 лет.
И
только позже я узнала, что это всё
неправда. Ребёнок не сам пошёл к соц.
работнику, а был вызван на переговоры.
Ну и, конечно, оскорблённая соседка её
тоже отлично подготовила. Соседка знала,
что я не являюсь биологической матерью
ребёнка и она ей понарассказывала, что
если её у меня заберут, то потом поместят
в хорошую, богатую английскую семью и
девочка будет жить «в шоколаде». Ну и,
в свою очередь, у самого ребёнка, было
громадное властолюбие и желание, чтобы
всё происходило только так, как она того
хочет. А если что-то происходило не по
её сценарию, она всё равно старалась не
потерять лица и хотя бы сохранить
иллюзию, что это именно она контролирует
происходящее, что она владеет ситуацией.
Я не знаю для чего это ей требовалось –
может для какого-то чувства безопасности,
я не знаю, но это большое желание
доминировать, не считаясь ни с чем,
сильно мешало ей в отношениях с окружающими
людьми.
В
общем, в один прекрасный день, я вернулась
домой с курсов английского и констатировала,
что ребёнка нет дома, хотя она должна
была быть дома в это время. Мне позвонили
из школы и сказали, что ребёнок находится
в полиции, а мне надо срочно явиться в
школу. Я пошла в школу, где меня ждала
полиция и соц. работник. Как я уже
говорила, мне сказали, что ребёнок
понарассказывал ужасы про нашу семейную
жизнь. Я была просто поражена тем, что
она там рассказала. Никакие ужасы у нас
дома не происходили. Они сказали, что
больше ничего мне говорить они не могут
и отправили меня домой ждать. Я пошла
домой и ждала. Было 7 часов вечера, ребёнка
не было, никаких вестей о том, что
происходит не было, и я была в полном
отчаянии. Я позвонила священнику нашей
общины, потому что я не знала к кому
обратиться и что делать. Священник с
женой приехали ко мне и пытались что-то
узнать, звонили в полицию, но им ничего
не могли объяснить, ничего им не говорили.
Позже явились работники полиции и соц.
работник, и в присутствии священника и
его жены я узнала, что я ребёнка избивала,
что я уморила ребёнка голодом, что
ребёнок был не присмотрен и бродяжничал,
что о ребёнке я совершенно не заботилась.
Говоря о том, что я ребёнку не давала
кушать, надо сказать, что на тот момент
у неё был немного лишний вес, и она уже
успела попробовать всевозможные
английские лакомства и сама не знала,
чего хочет. Бывало, что, собираясь в
магазин, я спрашивала, что ей купить
поесть, и она отвечала, что не знает.
Бывало и такое, что еда выбрасывалась
на улицу прямо в окно. Вся стенка дома
была запачкана выбрасываемой из окна
едой. Понятно, что ребёнок, который
голодает, так делать не будет.
Сначала
у священника попросили, чтобы он взял
ребёнка к себе, пока все обстоятельства
выясняются, и он согласился, так как до
этого он уже иногда присматривал за
ребёнком по субботам, когда мне приходилось
работать. У них было полное взаимопонимание
– девочке нравилось находится в его
семье и он тоже не возражал. Но самое
интересное, что пока полиция и соц.
работник находились у меня, они оставили
Анну (ребёнка) у этой самой соседки, к
которой мне было запрещено водить
ребёнка, поскольку у неё была опасная
для ребёнка обстановка. Получается, что
ситуация опасна только в том случае,
если ребёнка туда отпускаю я. Когда
полиция и соц. служба пускает ребёнка
к той же самой женщине, в ту же самую
квартиру, ситуация уже не опасна. Вот
такой парадокс.
Ребёнка
оставили у священника, а меня на второй
день вызвали в полицию давать показания.
Я пришла добровольно и, несмотря на это,
меня арестовали и посадили в камеру на
5 часов, до приезда адвоката. Потом был
допрос, после которого меня отпустили
домой. А третьего декабря состоялась
так называемая «Case Conference» (совещание
по судебному прецеденту), на котором
мне не был ещё предоставлен адвокат, на
котором у меня вместо латышского
переводчика был русский переводчик –
а иначе мне бы вообще пришлось обходиться
без переводчика. Вообще-то этот человек
был украинским переводчиком, но заодно
подрабатывал ещё и русским. В связи с
этим и речи быть не могло о совершенно
точном толковании и полном и точном
употреблении слов и понятий. Тогда мне
сообщили о том, что ребёнок изымается.
Я толком не поняла, но это наверное был
так называемый «Section 20», я не разбираюсь
во всех этих юридических тонкостях и
вообще не поняла, что происходит, чего
от меня хотят и что будет дальше. И на
тот момент в отношении меня велось
уголовное расследование, в связи с чем
я не смела особо настаивать на возвращении
ребёнка домой. Совещание закончилось,
и в конце декабря мне позвонила соц.
работница и вызвала меня к себе в офис.
Когда я приехала, мне сказали, что жена
священника напугана поведением ребёнка
и не может больше держать девочку у себя
ни одного дня. Социальная служба нашла
ей приёмную семью и теперь нужно моё
письменное согласие – мне необходимо
подписать согласие на временную передачу
ребёнка в приёмную семью. Поскольку на
меня было заведено уголовное дело, я
понимала, что в любом случае на тот
момент и на той стадии мне ребёнка не
вернут, и я подписала согласие. Меня
взяли с собой, когда ребёнка перевозили
из семьи священника в приёмную семью.
Да, ребёнок на тот момент был неадекватен.
Она валялась на земле и смеялась, пребывая
в какой-то эйфории. И я бы сказала, что
тогда ребёнку была необходима помощь
психиатра. Никакой помощи ребёнок не
получил – её просто отвезли в чужую
приёмную английскую семью, где девочка
бросилась целоваться с их собаками, не
обращая никакого внимания на людей.
Никто не зафиксировал в каком состоянии
находится ребёнок, и что ей, возможно,
требуется серьёзная помощь.
Я
не знаю о чём ещё рассказывать – это
только самое начало и это длится уже
несколько лет.
В
течение двух лет были суды, оценка семьи,
обучение. Хотя не было там никакого
обучения – это была халтура и
издевательство, от которого я отказалась.
В конце концов я сама по образованию
педагог-дефектолог, и вижу, когда человек
халтурит и когда он действительно
работает. И я не чувствовала, что это
помогает, и что это могло бы мне в жизни
с Анной пригодится. Следуя таким советам,
ситуация бы не улучшилась. Тем более,
когда у ребёнка такие глубинные проблемы,
одними педагогическими методами ситуацию
улучшить вообще невозможно. Можно было
сделать вывод, что привлечённый психиатр
очень последовательно и очень упорно
работает для достижения лишь одной цели
– изъятию ребёнка из семьи и помещению
её в приёмную семью. В то же время реальные
проблемы, которые нужно было решать,
которые действительно подлежали лечению
и для решения которых, действительно
была необходима психиатрическая помощь
ребёнку сироте, выросшему в детдоме, не
решались. Все документы опирались на
то, что ребёнок прекрасно чувствует
себя в новой семье и ребёнок наконец-то
находится в безопасности и стабильности,
которой в её жизни никогда не было, и
что теперь всё будет прекрасно. На этом
решении суда всё и закончилось. А через
полтора года эта «стабильная» семья, в
которой ребёнок себя «прекрасно
чувствовал», отказалась от неё. Девочка
была изъята из этой семьи и перемещена
в другую. Прошёл ровно год и в марте
этого года девочку изъяли и из второй
семьи, поместив её в третью семью. Таким
образом, сироту, которую я сделала
домашним, семейным ребёнком, маминым
ребёнком, снова сделали сиротой. Если
это делается во благо ребёнка и в лучших
интересах ребёнка то, простите, мне бы
хотелось, чтобы мне кто-то дал «Калашников»,
потому что я не в состоянии вынести эту
демагогию. Я бы с удовольствием поставила
к стенке всю английскую соц. службу и
дала бы порядочную очередь из автомата.
Это издевательство над людьми. Это
криминал. Эта организация однозначно
является преступной. Все, кто их прикрывает
– правительство Великобритании,
парламент Великобритании, Европейский
Союз – все являются преступными, потому
что только преступники могут прикрывать
преступников.
Вкратце
это всё. Но на самом деле я бы могла
многое рассказать и я охотно отвечу на
вопросы.
P.S.
Я
хочу рассказать ещё об одном факте из
первичного обвинения, написанного нашей
соц. работницей, на самом первом нашем
суде. Там был такой пункт, что, якобы,
ребёнок приехал в Англию сам и, что для
меня это было полной неожиданностью.
Ребёнку тогда было 8 лет. У меня даже в
голове не укладывается, как они это себе
представляют. Значит, восьмилетний
ребёнок собрал необходимые документы
и необходимую сумму денег, через интернет
купил билет, потому как в Латвии по-другому
билеты не купишь, прошёл паспортный
контроль в Риге, затем прошёл паспортный
контроль в аэропорту Ист-Мидлендс и
нашёл меня в чужом английском городе,
не имея моего адреса и зная только два
слова по-английски «mum» и «good night». И
знаете, ни у кого не возникло никаких
вопросов. Эта бумага спокойно прошла
дальше вместе с обвинением. Ни у кого
не возникло никаких вопросов!..