Очередной Ювенальный беспредел в Англии, пострадала гражданка Латвии

Очень тяжело начать говорить о том, как я осталась без ребёнка. Сначала, наверное, надо рассказать о том, как мне достался ребёнок, и только потом, как я лишилась этого ребёнка. Я работала в детском доме «Зиемели» с 2002 года, и, одна девочка, довольно трудный ребёнок, – понемногу стала ко мне привязываться, начала называть меня мамой, и это закончилось тем, что я в Сиротском суде оформила опекунство, и в возрасте неполных пяти лет этот ребёнок остался у меня.

Ситуация была такова, что мы переехали в мой родной городок, я купила в кредит квартиру, и тогда выяснилось, что я не могу получить работу ни по своей специальности, ни хотя бы такую работу, чтобы выплачивать наш кредит. Кредит я взяла только ради ребёнка. Одна я могла бы жить в любой комнатушке, но ребёнку нужна была квартира. В результате в 2007 году мы были вынуждены уехать в Великобританию.

Детдомовец всё же остаётся детдомовцем. У таких детей свои особенности поведения, своё особое восприятие мира. Ей было трудно привыкнуть к семье, как таковой. Она была ребёнком коллективистом – ей нравилось, когда вся группа кушала вместе, когда вся группа вместе играла. И со временем у нас начались проблемы.

Рядом жила соседка англичанка, у которой на тот момент было изъято двое детей, и моя девочка с ней очень сдружилась. Эта женщина сидела на балконе с попугаем на плече и тремя кошками, которые лежали у её ног, и было бы странно, если бы мой общительный и очень разговорчивый ребёнок с ней не познакомился. Они познакомились, подружились, и женщина за счёт моего ребёнка компенсировала свои нерастраченные материнские чувства, поскольку её дети были у неё отняты. И я была согласна со всем происходящим, поскольку мне было жаль эту женщину и я понимала, что происходит.

В один прекрасный момент к этой женщине заявилась полиция, так как она жаловалась на своего бывшего бойфренда, который не оставлял её в покое. И в тот момент, когда пришла полиция, там находился мой ребёнок. Полиция начала интересоваться – что это за ребёнок, почему он там находится, как его зовут, и им показалось крайне важным и подозрительным, что эта женщина не могла назвать фамилии ребёнка или фамилию матери ребёнка. Позже, когда дело уже начали рассматривать, все англичане ужасно мучились, как с моей латышской фамилией, так и с типично русской фамилией моего ребёнка. Ни один английский чиновник не был способен ни выговорить, ни написать наши фамилии. Что хотела тогда полиция от этой бедной женщины, моей соседки, я не понимаю? Но то, что эта женщина не могла назвать наши фамилии, было повернуто таким образом, что, якобы, ребёнок был безответственно оставлен у чужого человека, где он мог быть подвергнут риску и опасности. Мне позвонила соц. работник Сью Аллен, которая работала в школе, где на тот момент училась моя дочка в Англии и сказала, что очень плохо, что мой ребёнок ходит в гости к этой женщине, нашей соседке, и что больше её туда пускать нельзя. Я восприняла это серьёзно. Я нашла другие возможности присмотра за ребёнком, когда мне нужно было отлучиться на работу в субботу или воскресенье. Конечно, я сказала обо всём этом соседке и своей дочке. Они обе очень рассердились, ведь они уже сдружились, и соседка давала дочке играть своими детскими игрушками, и возиться со своими животными, и они вместе смотрели семейные фильмы. Они обе были очень несчастны и рассержены. И неизвестно почему, но эта злость была направлена не в адрес виновных, а в мой адрес, как будто это была моя вина, что они больше не смогут встречаться. И они обе начали искать способы, как меня обвинить. В свою очередь, когда всё закончилось и я получила бумаги по нашему делу, то поняла, что то, что я изначально послушала соц. работника и не пускала мою девочку к соседке, не имело никакого значения. Дело всё равно было передано дальше, и всё было направлено на изъятие ребёнка, даже без какой-либо проверки – по поводу выполнения или невыполнения их указаний. Просто-напросто колесо завертелось.

Мне всё время говорилось, что ребёнок сам пошёл в школе к соц. работнику и рассказал об ужасах нашей семейной жизни, и это, конечно, стало огромным камнем преткновения между мной и ребёнком, я, конечно, была жутко обижена.

- Сколько на тот момент было ребёнку?

- 10 лет.

И только позже я узнала, что это всё неправда. Ребёнок не сам пошёл к соц. работнику, а был вызван на переговоры. Ну и, конечно, оскорблённая соседка её тоже отлично подготовила. Соседка знала, что я не являюсь биологической матерью ребёнка и она ей понарассказывала, что если её у меня заберут, то потом поместят в хорошую, богатую английскую семью и девочка будет жить «в шоколаде». Ну и, в свою очередь, у самого ребёнка, было громадное властолюбие и желание, чтобы всё происходило только так, как она того хочет. А если что-то происходило не по её сценарию, она всё равно старалась не потерять лица и хотя бы сохранить иллюзию, что это именно она контролирует происходящее, что она владеет ситуацией. Я не знаю для чего это ей требовалось – может для какого-то чувства безопасности, я не знаю, но это большое желание доминировать, не считаясь ни с чем, сильно мешало ей в отношениях с окружающими людьми.

В общем, в один прекрасный день, я вернулась домой с курсов английского и констатировала, что ребёнка нет дома, хотя она должна была быть дома в это время. Мне позвонили из школы и сказали, что ребёнок находится в полиции, а мне надо срочно явиться в школу. Я пошла в школу, где меня ждала полиция и соц. работник. Как я уже говорила, мне сказали, что ребёнок понарассказывал ужасы про нашу семейную жизнь. Я была просто поражена тем, что она там рассказала. Никакие ужасы у нас дома не происходили. Они сказали, что больше ничего мне говорить они не могут и отправили меня домой ждать. Я пошла домой и ждала. Было 7 часов вечера, ребёнка не было, никаких вестей о том, что происходит не было, и я была в полном отчаянии. Я позвонила священнику нашей общины, потому что я не знала к кому обратиться и что делать. Священник с женой приехали ко мне и пытались что-то узнать, звонили в полицию, но им ничего не могли объяснить, ничего им не говорили. Позже явились работники полиции и соц. работник, и в присутствии священника и его жены я узнала, что я ребёнка избивала, что я уморила ребёнка голодом, что ребёнок был не присмотрен и бродяжничал, что о ребёнке я совершенно не заботилась. Говоря о том, что я ребёнку не давала кушать, надо сказать, что на тот момент у неё был немного лишний вес, и она уже успела попробовать всевозможные английские лакомства и сама не знала, чего хочет. Бывало, что, собираясь в магазин, я спрашивала, что ей купить поесть, и она отвечала, что не знает. Бывало и такое, что еда выбрасывалась на улицу прямо в окно. Вся стенка дома была запачкана выбрасываемой из окна едой. Понятно, что ребёнок, который голодает, так делать не будет.

Сначала у священника попросили, чтобы он взял ребёнка к себе, пока все обстоятельства выясняются, и он согласился, так как до этого он уже иногда присматривал за ребёнком по субботам, когда мне приходилось работать. У них было полное взаимопонимание – девочке нравилось находится в его семье и он тоже не возражал. Но самое интересное, что пока полиция и соц. работник находились у меня, они оставили Анну (ребёнка) у этой самой соседки, к которой мне было запрещено водить ребёнка, поскольку у неё была опасная для ребёнка обстановка. Получается, что ситуация опасна только в том случае, если ребёнка туда отпускаю я. Когда полиция и соц. служба пускает ребёнка к той же самой женщине, в ту же самую квартиру, ситуация уже не опасна. Вот такой парадокс.

Ребёнка оставили у священника, а меня на второй день вызвали в полицию давать показания. Я пришла добровольно и, несмотря на это, меня арестовали и посадили в камеру на 5 часов, до приезда адвоката. Потом был допрос, после которого меня отпустили домой. А третьего декабря состоялась так называемая «Case Conference» (совещание по судебному прецеденту), на котором мне не был ещё предоставлен адвокат, на котором у меня вместо латышского переводчика был русский переводчик – а иначе мне бы вообще пришлось обходиться без переводчика. Вообще-то этот человек был украинским переводчиком, но заодно подрабатывал ещё и русским. В связи с этим и речи быть не могло о совершенно точном толковании и полном и точном употреблении слов и понятий. Тогда мне сообщили о том, что ребёнок изымается. Я толком не поняла, но это наверное был так называемый «Section 20», я не разбираюсь во всех этих юридических тонкостях и вообще не поняла, что происходит, чего от меня хотят и что будет дальше. И на тот момент в отношении меня велось уголовное расследование, в связи с чем я не смела особо настаивать на возвращении ребёнка домой. Совещание закончилось, и в конце декабря мне позвонила соц. работница и вызвала меня к себе в офис. Когда я приехала, мне сказали, что жена священника напугана поведением ребёнка и не может больше держать девочку у себя ни одного дня. Социальная служба нашла ей приёмную семью и теперь нужно моё письменное согласие – мне необходимо подписать согласие на временную передачу ребёнка в приёмную семью. Поскольку на меня было заведено уголовное дело, я понимала, что в любом случае на тот момент и на той стадии мне ребёнка не вернут, и я подписала согласие. Меня взяли с собой, когда ребёнка перевозили из семьи священника в приёмную семью. Да, ребёнок на тот момент был неадекватен. Она валялась на земле и смеялась, пребывая в какой-то эйфории. И я бы сказала, что тогда ребёнку была необходима помощь психиатра. Никакой помощи ребёнок не получил – её просто отвезли в чужую приёмную английскую семью, где девочка бросилась целоваться с их собаками, не обращая никакого внимания на людей. Никто не зафиксировал в каком состоянии находится ребёнок, и что ей, возможно, требуется серьёзная помощь.

Я не знаю о чём ещё рассказывать – это только самое начало и это длится уже несколько лет.

В течение двух лет были суды, оценка семьи, обучение. Хотя не было там никакого обучения – это была халтура и издевательство, от которого я отказалась. В конце концов я сама по образованию педагог-дефектолог, и вижу, когда человек халтурит и когда он действительно работает. И я не чувствовала, что это помогает, и что это могло бы мне в жизни с Анной пригодится. Следуя таким советам, ситуация бы не улучшилась. Тем более, когда у ребёнка такие глубинные проблемы, одними педагогическими методами ситуацию улучшить вообще невозможно. Можно было сделать вывод, что привлечённый психиатр очень последовательно и очень упорно работает для достижения лишь одной цели – изъятию ребёнка из семьи и помещению её в приёмную семью. В то же время реальные проблемы, которые нужно было решать, которые действительно подлежали лечению и для решения которых, действительно была необходима психиатрическая помощь ребёнку сироте, выросшему в детдоме, не решались. Все документы опирались на то, что ребёнок прекрасно чувствует себя в новой семье и ребёнок наконец-то находится в безопасности и стабильности, которой в её жизни никогда не было, и что теперь всё будет прекрасно. На этом решении суда всё и закончилось. А через полтора года эта «стабильная» семья, в которой ребёнок себя «прекрасно чувствовал», отказалась от неё. Девочка была изъята из этой семьи и перемещена в другую. Прошёл ровно год и в марте этого года девочку изъяли и из второй семьи, поместив её в третью семью. Таким образом, сироту, которую я сделала домашним, семейным ребёнком, маминым ребёнком, снова сделали сиротой. Если это делается во благо ребёнка и в лучших интересах ребёнка то, простите, мне бы хотелось, чтобы мне кто-то дал «Калашников», потому что я не в состоянии вынести эту демагогию. Я бы с удовольствием поставила к стенке всю английскую соц. службу и дала бы порядочную очередь из автомата. Это издевательство над людьми. Это криминал. Эта организация однозначно является преступной. Все, кто их прикрывает – правительство Великобритании, парламент Великобритании, Европейский Союз – все являются преступными, потому что только преступники могут прикрывать преступников.

Вкратце это всё. Но на самом деле я бы могла многое рассказать и я охотно отвечу на вопросы.

P.S. Я хочу рассказать ещё об одном факте из первичного обвинения, написанного нашей соц. работницей, на самом первом нашем суде. Там был такой пункт, что, якобы, ребёнок приехал в Англию сам и, что для меня это было полной неожиданностью. Ребёнку тогда было 8 лет. У меня даже в голове не укладывается, как они это себе представляют. Значит, восьмилетний ребёнок собрал необходимые документы и необходимую сумму денег, через интернет купил билет, потому как в Латвии по-другому билеты не купишь, прошёл паспортный контроль в Риге, затем прошёл паспортный контроль в аэропорту Ист-Мидлендс и нашёл меня в чужом английском городе, не имея моего адреса и зная только два слова по-английски «mum» и «good night». И знаете, ни у кого не возникло никаких вопросов. Эта бумага спокойно прошла дальше вместе с обвинением. Ни у кого не возникло никаких вопросов!..

Далее идет разговор на русском и поэтому в переводе не нуждается